Александр Успенский - На войне. В плену (сборник)
Немцы торопились скорее вывести нас из района боевых действий, часто сворачивали с шоссе и вели лесом или полями без дорог, видимо, боясь натолкнуться на какую-нибудь русскую часть.
Наша группа состояла из доброй сотни офицеров во главе с генералом Ч‑вым. Немцы, заметив генерала, идущего в передней шеренге, предложили ему верховую лошадь, но генерал Ч-в от нее отказался и продолжал идти пешком вместе с нами. Было часов двенадцать дня, когда гул русских орудий сзади нас прекратился. Это была, как потом мы узнали, слишком поздняя и в неудачном направлении попытка выручить наш 20‑й корпус.
Утомление и голод усиливались. Помню, как один из конвойных солдат, познанчик-поляк, начал делить по кусочку свой хлеб ближайшим около него пленным офицерам. За это с руганью на него накинулся старший конвойный. «Нельзя помогать этим русским свиньям!» – кричал он. На привале он пытался уверить нас, что «Warschau ist schon kaputt und Russland kaputt!»[8]
Когда мы шли по Августовскому шоссе, навстречу попался нам немецкий обоз в удивительном порядке: новые, с иголочки, высокие повозки военного образца; породистые, в хороших телах, лошади и красивая, белой кожи, упряжь. Когда обоз поравнялся с нами, начальник транспорта, молодой немецкий офицер, ехавший верхом, подскакал к нашей группе и быстро сорвал с штабс-капитана Ор‑ва непромокаемый плащ… Несмотря на наше возмущение и протесты, несмотря на нашу угрозу жаловаться, обозный «герой» ускакал с накидкой к своему транспорту! Этот печальный инцидент лишний раз резко напомнил мне о нашем позоре, о нашем плене.
На одной остановке в пути мы увидали колонну пленных наших солдат. Немецкие солдаты на наших глазах снимали с них лучшие сапоги, бросая им взамен свою плохую старую обувь.
Только в десять часов вечера конвойные остановили нас на ночлег в какой-то деревне. Нам отвели холодный и пустой сарай, так как все хаты оказались переполненными немецкими войсками, и уже мы начали располагаться на отдых, как вдруг раздалась немецкая команда: идти дальше! Мы вышли из сарая и построились на улице, и что же? Здесь, ночью, на морозе немцы продержали нас почти три часа! А ведь многие из нас были раненые и почти все больные.
На нашу просьбу пустить погреться в ближайшую хату хотя бы только наших раненых, немецкий унтер-офицер только усмехнулся и резко сказал: «Verboten»[9].
С грустью смотрел я на красивое звездное небо с его темно-синей глубиной, искал успокоения от своих мрачных дум в любовании этим небом, но… успокоения не находил.
Только в час ночи, когда небо покрылось тучами и особенно усилился морозный ветер, немцы разрешили нам опять идти в тот сарай, откуда нас выгнали! Голодные, легли мы там на голом полу вповалку, прижавшись друг к другу, и мертвецки заснули.
9 февраля, в семь часов утра, конвойные разбудили нас и сейчас же двинули дальше. Это был очень тяжелый переход. Голод все сильнее давал себя чувствовать, а самолюбие не позволяло нам просить немцев о пище. Короткий сон в холодном сарае мало укрепил нас. Еще ночью у меня возобновилась тупая боль в правой половине головы (контузия). Местечки и деревни, лежащие вблизи Августовского шоссе, казались вымершими. Наконец, уже в сумерках, мы пришли в Августово. В городе видны только немецкие войска и обозы, население исчезло. Самые дома с заколоченными ставнями и дверями выглядели замкнуто. Нас ввели в один дом, конвойные стали у всех выходных дверей. Комнаты были пусты и без мебели, и мы расположились на грязном полу. Здесь первый раз дали нам из солдатской походной кухни по тарелке какого-то очень невкусного – «Hafer»[10] – супа без мяса и по маленькому кусочку хлеба.
Это – солдатский обед у немцев, как объяснил нам старший конвойный. С веселой иронией вспоминали мы обещанный нам накануне немецким генералом вкусный «Frühstück»[11] из колбасы и кофе. Зато мы с удовольствием констатировали факт, что наши солдаты куда лучше питаются, ежедневно получая и сибирское топленое масло, и белый хлеб, фунтовую порцию мяса и очень наваристый вкусный суп.
Поздно вечером привели немцы вторую партию наших пленных (20‑го корпуса) офицеров, человек пятьдесят, и, несмотря на тесноту помещения, разместили их вместе с нами. Товарищи по несчастью рассказали нам о своем путешествии сюда после момента плена: оказалось, что и им не давали до сих пор никакой пищи.
Стали укладываться на ночь, подстилая себе кто что мог из своей же одежды, соломы не было. Освещение тусклое, от стеклянных ручных фонарей, поставленных немцами по одному фонарю на комнату. Теснота была ужасная, но зато мы согрелись, и головная боль у меня стала утихать.
Разувшись и разыскивая в темном коридоре путь на кухню, где, говорили, можно было помыться, я «напоролся» на огромный гвоздь и глубоко ранил подошву ноги… Потекла кровь. По счастью, у одного моего приятеля оказался пузырек с йодом, которым я залил свою рану, завязав ее носовым платком.
Наконец, часов в одиннадцать вечера заснули мы на грязном полу, причем немецкие часовые с ружьями расположились здесь же, в наших комнатах.
Рано утром 10 февраля разбудили нас грубые окрики старшего конвойного: «Вставать, строиться, скорей-скорей, выходите вон!» Встревоженные голоса немцев и суетливость их доказывали, что у них там, на далеком фронте, что-то случилось, так нам казалось… Вообще, все наши мысли еще неотступно были направлены туда, к Гродно, где так трагически разыгралась судьба нашего 20‑го корпуса! Мы все еще продолжали на что-то надеяться!
Но… конвойные не ждут! Уже все наши офицеры вышли на улицу, а я, сидя на полу, торопливо заканчивал перевязку раненой ноги и с большим усилием натягивал на нее сапог, как вдруг вбежал конвойный и, больно ударив меня прикладом в бок, заорал по-немецки: «Вон, русская свинья, вон пошел!» У меня потемнело в глазах от оскорбления и, сжав кулаки, я хотел уже броситься на обидчика, но… быстро опомнился… «Не попадайся в плен, сам виноват!» Эта мысль прорезала мое сознание, и я смирился. Несмотря на боль в ноге, я быстро выбежал из комнаты на улицу, где уже построились мои товарищи.
Когда я рассказал про этот инцидент своему приятелю капитану С., он сказал: «А знаешь, немец мог заколоть тебя, посчитав за спрятавшегося дезертира, и не отвечал бы за это!»
Немцы спешно повели нас за город к казармам 114‑го Устюжского полка. Здесь остановили нашу партию и долго-долго держали на ветру и морозе, пока не выдали нам хлеб. Сначала выдавали этот хлеб из повозок приехавшего сюда их обоза своим ротам, а мы, пленные офицеры, должны были стоять и наблюдать эту картину.
Вид русских казарм и, особенно, штаба и офицерского собрания Устюжского полка с русским гербом на фронтоне – точная копия таковых нашего полка в М. Олите (Виленская губерния), – напомнил мне эту стоянку. Воспоминания вереницей нахлынули, и глаза мои наполнились слезами…
Быстро возникли в моей памяти счастливые картины моей офицерской жизни в родном полку, мои первые служебные успехи, благодарность в приказе по полку за первую по успехам ротную школу; организация в Олите драматического кружка и устройство в офицерском собрании спектаклей, вся та веселая жизнь, когда я был свободен! А теперь – что?! Где я? Кто я? Пленный!!! Куда меня вед у т?..
И вспомнилось мне предсказание виленского безногого гадальщика Эпштейна (его возили по городу в ручной коляске).
За год до войны он, между прочим, предсказал мне, что скоро меня переведут на запад.
– На восток, – поправил я его тогда, потому что в то время хлопотал о переводе на службу на Дальний Восток.
– Нет, нет, на запад, и против вашего желания, – настойчиво повторил Эпштейн.
И вот его предсказание сбывается: меня, пленного, ведут на запад!..
Я вижу безобразную картину: за то, что толпа русских пленных голодных солдат без очереди, толкая друг друга, бросилась к повозке с хлебом, немецкие солдаты по команде своего офицера стали беспощадно избивать их прикладами, и даже раздались два выстрела в воздух. Храбрые победители напомнили мне теперь укротителей зверей в цирке, но ведь это были не звери, а бедные пленные солдаты! Еще вчера они были полные достоинства, храбрые защитники своей Родины, а сейчас?! Голодные и безоружные, они производят впечатление жалких забитых детей. Но возмутительнее всего, что эту команду, избивать безоружных голодных пленных, подал тот самый рыжий немецкий лейтенант с необыкновенно пышными «à la Вильгельм» усами, который еще вчера, смиренный, с заискивающей улыбкой, сидел у нас в плену! Мы сразу все по усам узнали его: каким злорадством сияла его торжествующая физиономия! Увидали мы и других немецких офицеров – вчерашних наших «гостей».
Да, на войне судьба переменчива: вчера они у нас были в плену, а сегодня мы у них! После раздачи хлеба нас опять повели обратно в Августово. Расстояние около двух верст. Кто-то из нас пошутил: «Здесь выдали хлеб, в Августово дадут супу, а в Рачках (верст двадцать) получим котлеты!» Но в Августове нам ничего не дали, а лишь продержали на улице целых два часа: так тщательна была передача нашей партии новой конвойной команде, уже конной. Нас вели теперь кирасиры, сидевшие на красивых породистых лошадях и вооруженные пиками с флюгерами.
